По телевизору сказали

[outeast3]

Автор: Читатель Комиксов
Бета: Bellphegor Undertaker (Горбач)
Фэндом: Ориджиналы
Рейтинг: G
Жанры: Ангст, Фантастика, Философия, POV
Размер: Мини, 5 страниц
Описание:
О религии и о ненависти в мире почти антиутопичном, но при этом близком к нашему. О том, что люди не хотят понять друг друга, слушать друг друга.
Посвящение:
Анюте.
Публикация на других ресурсах:
Отпишитесь, если вдруг.

Я вырос в пригороде, но, окончив школу, переехал в город, снял комнату в двухкомнатной квартире. Во второй комнате жила девушка, чуть постарше меня. Моя соседка. Я, стыд мне и позор, так и не запомнил, как её зовут за почти десять лет, что прожил с нею под одной крышей. Мы редко с нею разговаривали, а когда разговаривали, не обращались друг к другу по имени. Мне это, надо признаться, очень нравилось. Мне нравились такие отношения с нею. Вроде не чужой человек, вроде можем что-то обсудить, поделиться мыслями по поводу происходящих в мире событий, попросить друг у друга совет, узнать, не надо ли чего-нибудь купить в магазине, вроде близкий человек, почти семья, но в то же время, абсолютно чужой, ведь мы даже имена друг друга никак не можем запомнить. И поэтому я ощущал себя абсолютно свободным, я не был ничем обязан этой девушке. Я мог уходить из квартиры в любое время, мог исчезать на несколько дней, мог вести какой угодно образ жизни, проводить время любым удобным мне образом. Мы покупали друг другу подарки на праздники (даже на день рождения: у меня в записной книжке была отмечена дата с пометкой – день рождения Соседки), но мы вполне могли этого не делать, и не испытали бы никакой обиды. Чужие, но близкие люди. Я бы мог сказать, что почти люблю эту девушку, что привязался к ней, и это было бы отчасти правдой, но лишь отчасти.
Моя соседка была мне неприятна. Ничего катастрофического, всякие разные мелочи. Например, меня очень сильно раздражала её косметика. Я ничего не имею против косметики вообще, нету ничего страшного в том, что девушки пытаются загладить какие-то свои внешние недостатки, или подчеркнуть глаза, губы, брови. Иногда косметика тонко дополняет стиль, иногда её используют просто по привычке. Я всё это могу понять и принять. Но моя соседка использовала её не так. Она покрывала лицо слоями тонального крема, губы красила ярким красно-розовым блеском, её веки всегда были какого-то оранжево-жёлтого цвета, а в уши были проткнуты серёжками со стразами. Всё это сочетание казалось мне непереносимо пошлым, мне было неприятно смотреть на неё. Один мой друг растолковал мне значение пословицы «Встречают по одёжке – а провожают по уму». Я всю жизнь не правильно понимал эту пословицу, мне всегда казалось, что это лишь глупый стереотип о том, что внешность имеет очень большое значение, не такое конечно, как внутренняя составляющая, но всё же огромное. Для меня в этой пословице была главной вторая часть, то что «провожают по уму». Мой друг указал мне на то, что речь идёт не о внешности, но о внешнем виде, он объяснил мне, что по тому, во что человек одет, какая у него причёска, краситься ли он, можно сделать предположения о его внутреннем мире. Я смотрел на мою соседку и понимал, что он имеет в виду. Она красилась не ради себя, а ради других, ради навязанного ей мнения, что так делать правильно, что иначе она не будет красивой. Даже если бы все вокруг стали бы ей говорить, что она использует слишком много косметики, это бы ничего не изменило, у неё уже было устоявшееся мнение, что так надо делать. Не потому, что она так будет выглядеть красивее, чем без косметики, не потому, что другие так делают, а потому что кто-то несуществующий (вернее существующий только в воображении её и её подруг) из её прошлого считал, что девушки только тогда красивы, когда накрашены и накрашены сильно.
Я был свидетелем того, как один из её парей (наиболее вменяемый из них) пытался растолковать ей, что парням совсем не нравится обилие безвкусной косметики, что она была бы красивой для него и без неё, что ему неприятно смотреть на косметику, а уж тем более прикасаться к ней губами. Она не слушала его и не пыталась понять. Его слова были чем-то, что она не могла постичь, и потому она их отвергала. В её мире всем парням нравились только девушки, накрашенные, как она, а с другими девушками они были в отношениях только из жалости. В её мире, если парни жаловались на косметику девушек, то только из-за того, что у них пробуждались комплексы на фоне такой красоты.
У меня, признаться, всегда было множество самых разных стереотипов. Так подобная косметика всегда ассоциировалась у меня с развратным образом жизни. С матом, с каким-нибудь дешёвым алкоголем, с курением сигарет, и тратой свободного времени на игры в телефоне. Безо всякого осуждения. Я не видел ничего плохого в таком образе жизни. Главное, что человек получает от этого удовольствие. В этом даже было что-то привлекательное для меня, и обилие косметики в моих глазах становилось оправданным. Тем не менее, моя соседка была совсем не такой. Она никогда не материлась, никогда не пила алкоголь в любом виде, не курила. Она не была развратной. Не смотря на то, что у неё постоянно менялись парни, я ни разу не слышал характерных поскрипываний кровати и стонов из её комнаты. В её комнате было множество книг, которые она постоянно перечитывала.
Моя соседка была неприятна мне не только своим макияжем. Точно так же, как она не могла принять, что кому-то не нравиться её внешний вид, она отказывалась отступать от своей точки зрения очень во многом. Так, я часто слышал от неё слова поддержки военным действиям, которые предпринимало наше правительство, негативные отзывы о приезжих или о гомосексуалистах. Я не вступал с нею в дискуссии и споры, я знал, что это абсолютно бессмысленно. Она никогда не приводила никаких доводов, чтобы доказать правильность своей точки зрения, и пропускала мимо ушей любые возражения. Я всего лишь просил её не высказывать при мне эти свои взгляды, говорил, что мне неприятны её слова. Но она и этого не могла услышать и, когда я напоминал ей о своей просьбе, она говорила мне, что я не могу не чувствовать того же, что и она, что я просто боюсь сам говорить такие же радикальные слова, а она не боится, потому что она христианка, верующая, и ей религия запрещает бояться и врать. Каждый раз после этих её слов мне становилось не по себе. Я не мог понять, как её религиозность совмещается в ней с тотальным неприятием чужих точек зрения. Мне казалось, что она как-то неправильно понимает религию и Бога. В ней было очень-очень много злобы и ненависти. Хотя при этом во многих отношениях она была чудесным человеком.
Мой друг Максим был очень похож на неё. Он точно так же почти никогда не отступал от своей точки зрения, точно так же отказывался принимать какие-либо аргументы. Нет, в отличие от моей соседки он их выслушивал, даже старался понять (в основном, чтобы потом использовать их против тех, с кем вступал в спор), но если вдруг терялся в том, что на них возразить, он говорил, что всё это чушь и не имеет никакого значения. Максим точно так же, как и моя соседка поддерживал военные действия нашего правительства, ненавидел гомосексуалистов и всех приезжих. Он тоже не пил и не курил, не матерился. Более тому, ему всегда нравились обильно накрашенные девушки. Они были почти идеальной парой, но в тоже время они находились по разные стороны баррикад. Дело в том, что Максим ненавидел религию, он ненавидел всё, что было связано с религией. Он не мог принять религию. «Религиозные люди идиоты! По какому праву они навязывают нам своего бога? Почему мы должны видеть их церкви? Они постоянно пихают нам своего бога и навязывают нам свой образ жизни! Доколе мы должны их терпеть?» Когда Максим узнавал, что кто-то из окружающих его людей верующий, он не мог сидеть на месте, он сразу же бросался с этим человеком спорить, доказывать ему, что бога не существует.
Максим тоже не был мне приятен, как человек, но он был моим близким другом, нас многое связывало. Я знал, что он всегда готов выручить меня, помочь в любой момент. Я знал, что он готов рисковать своей жизнью ради меня. Он был мне неприятен, но я его любил, он был мне дорог. Поэтому он часто приходил ко мне домой. Мы вместе смотрели фильмы и сериалы, играли в карты и в видеоигры. Иногда я читал ему вслух. Иногда мы сидели на кухне, пили виноградный и вишнёвый соки (Максим бы никогда не позволил мне пить вино в его присутствии) и обсуждали посмотренные фильмы. Делились символами, которые сумели разгадать, искали отсылки на другие фильмы, пытались понять главную мысль режиссёра. В такие моменты я ощущал себя счастливым. Я ведь был влюблён в Максима.
К несчастью, в самые счастливые моменты на кухню приходила моя соседка. И стоило им с Максимом встретиться глазами, как они тут же начинали громко и бессмысленно спорить. Заканчивалось обычно тем, что моя соседка крестилась на Максима и кричала, что он одержим бесом, а он в ответ громогласно смеялся, поворачивался ко мне и говорил:
- Вот видишь, Дим, какая глупая женщина! Вот такие они верующие! Чуть что, так сразу бесом одержим! Ну, не смешно ли!
Мне же было смешно от них обоих. От того, что они такие похожие, но двигает ими такие разные вещи. Она ведь не пила, не материлась, не курила, именно из-за своей религиозности, ей казалось, что это большой грех. А Максиму было просто противно от мата, алкоголя и сигарет. И он мог бы увидеть в религии работающий на благо общества механизм, но он закрывал на это глаза. Я не возражал Максиму, но ему всегда казалось, что я это делаю. Поэтому, каждый раз, когда я просил его не ругать гомосексуалистов и приезжих в моём присутствии, он взрывался и говорил:
- Вот видишь! Она тоже так делает, а ты её защищаешь! Ты несправедлив! Вот я так делаю и я не прав! А она права, да?
Он не мог принять, что я и в ней это осуждал, просто я не видел ничего плохого в её религиозности.
- Вы оба неправы,- говорил я.
- А я-то в чём не прав?- удивлялся же он,- я же всё правильно говорю! Бога-то нет!
- Ты не в этом не прав,- отвечал я,- ты не прав в ненависти.
Сам я тоже не верил в Бога. То есть я просто думал, что его нету. Что его не может быть. Как для верующих было аксиомой, что Бог существует, так я знал, что его нет. Я чувствовал так. И мне не надо было бороться за свои убеждения. Они ведь мои и только мои. Зачем мне кому-то что-то доказывать? Я же знаю. Мне и этого хватало. Я знал, что бога нету, и это было прекрасно. Другие люди, например моя соседка, знали, что он есть. И это тоже было прекрасно. А потом всё изменилось.
По телевизору в новостной передаче сказали, что бога нету. Это было короткое сообщение между репортажем о забастовке рабочих какого-то конвейерного завода и сводки потерь наших военных противников. Это было короткое сообщение, но его видели сотни тысяч человек. Его видел я, и оно почему-то было мне крайне неприятным. Мне показалось, что кто-то покусился на что-то моё личное, на что-то моё священное.
На следующий день по телевизору выступал верховный главнокомандующий. Он говорил о том, что мы скоро выиграем войну, что противник начал отступление, что мы заморили его голодом, что у нас в стране даже не началась мобилизация, а противнику уже неоткуда брать новых рекрутов в армии. Он говорил о том, что вскоре начнётся мирное время. Он упоминал, что при этом, к несчастью, у нас внутри страны есть собственные враги, которые хотят развалить нашу страну. Он упоминал многочисленных беженцев, которые заполонили всё вокруг и наверняка строят заговоры. Его речь была величественной и завораживала. Я не был готов принять ничего из того, что он говорит, но меня всё равно цепляло. В личности верховного главнокомандующего было что-то гипнотическое. Он говорил очень долго, и я чувствовал, что наполняюсь верой, что вскоре уровень моей жизни резко повыситься. Эта вера была мне крайне неприятна, я знал, что это лишь иллюзия. Но, в тоже время, я знал, что многие из тех, кто слушают его, верят его словам. А закончил он свою речь словами о том, что Бога нет.
Эти внезапные, лишённые всякой связи со всем тем, что он говорил ранее, слова, буквально вывернули меня наизнанку. Какое право он имеет решать, есть Бог, или нет! Он лидер-изверг цивилизации извергов! Кто он такой, чтобы решать за меня? Мой Бог есть! Я внезапно ощутил это. Это конечно было редкостной глупостью, ведь бога не было, я знал это. И я знал, что это прекрасно, что его нету. И всё же теперь я не мог быть в этом уверен.
Не следующий день по телевизору показали клип очень популярного исполнителя. В клипе пелось про любовь, про смелость и отвагу, про красоты мира, про неизведанное и про то, что Бога нету. В тот же день я увидел, как моя соседка плачет. Она очень любила этого исполнителя, она очень любила нашего верховного главнокомандующего. Она плакала, и чёрные слёзы текли по её накрашенным щекам. Она чувствовала себя преданной. Она впервые в жизни столкнулась с таким непониманием, которое не могла просто отмести в сторону. Я сел рядом с нею, обнял её и тоже заплакал. Она удивлённо посмотрела на меня и спросила:
- Ты же знаешь, что он есть?
И я ответил:
- Конечно, я знаю это,- и я знал. Бог есть. Его попытались отнять от меня, а порою о существование чего-то важного узнаёшь только тогда, когда появляется угроза это важное потерять.
Она обняла меня в ответ, и мы долго сидели, обнявшись, и плакали. А после она привила меня в свою комнату, мы разделись и лежали вместе, рядом. Мне было всё равно, что она накрашена, а она не обращала внимания на мою нелепую татуировку, которая всегда раздражала её. Не было никаких характерных скрипов кровати и стонов, но нам было хорошо. И казалось, что я нашёл своё место. Казалось, что, не смотря на всю свою ограниченность, не смотря на то, что она не была готова принять очень многое, она мой человек. Та, кто нужна мне. И я больше не радовался тому, что могу уходить в любой момент, тому, что могу исчезать на несколько дней, и мне захотелось узнать её имя, но я постеснялся спросить. Она спросила меня, женюсь ли я на ней. Я никогда не одобрял свадьбы и брак, но я ответил, что, скорее всего, женюсь, почему нет, я ведь люблю её. Тогда она прижалась ко мне, прошептала молитву, слов которой я не разобрал, и заснула. Я же очень долго не мог заснуть, я всё думал об изменениях, которые происходили в нашей стране, об изменениях, которые произошли в наших отношениях, об изменениях, которые случились со мною. А потом я нащупал под подушкой моей соседки пистолет, и мне стало страшно. Я испугался, что она способна покончить с собою в связи со всеми этими изменениями. Но потом я вспомнил, что самоубийство – страшный грех, и успокоился, она бы никогда на такое не решилась.
На следующий день по телевизору выступал патриарх. Он говорил о том, что институту церкви в последнее время всё сильнее угрожают слуги сатаны. Он говорил, что люди одержимы своими пороками. Он говорил, что враги нашей страны стараются отвратить людей от церкви, а между тем, церковь – то, что связывает людей, церковь всегда исполняла роль просветителя, и если лишить народ церкви, то мы все погрязнем в грехе, церковь – фундамент образованного нравственного общества. Он призывал людей сплотиться друг с другом в это трудное время, но закончил свою речь фразой о том, что Бога нет.
Моя соседка, услышав это начала кричать что-то, что я не мог разобрать, сыпала проклятиями, рвала на себе волосы. Я не мог представить себе, что она может быть в таком состоянии. Я прижимал её к себе, старался её остановить, успокоить.
- Он же служитель, он же служить,- повторяла она.
Я понимал её боль. Она же всю жизнь веровала, но, к несчастью, Бог не является простым людям, верующим, его могут встретить лишь избранные служители церкви. Я попытался вспомнить, когда кто-то по телевизору говорил, что Бог существует, и я не смог вспомнить. Этого никто не говорил, и мне всегда казалось, что так правильно, что и не должны были говорить. Про роль церкви говорили всегда, но не про Бога. Бог это же что-то личное. Это то, о чём нельзя говорить просто так. Мне было радостно, что в нашем государстве со всем его многочисленными недостатками, нам не навязывают бога, нам позволяют делать собственный выбор. А вот теперь выяснилось, что я всё неправильно понимал. Нам не навязывали бога, потому что готовили к тому, что навяжут его отсутствие. Моя соседка верила нашему правительству, она верила служителям церкви, она верила ведущим новостей, она не была готова к подобному предательству. Я же им никогда не верил, но и я не был готов. Мне тоже было безмерно больно. Я тоже чувствовал утрату. Ведь если патриарх, единственный, кто регулярно слушал голос божий, говорит, что Бога нету, значит его, действительно, нет. Так должно значить для всех, кто безоговорочно верит патриарху. Моя соседка безоговорочно ему верила. Если бы он сказал, что всем, в том числе женщинам, следует идти добровольцами в армию, она бы сразу бы пошла записываться в солдаты. Но при этом она безоговорочно верила в Бога. Моя соседка всегда и во всё верила безоговорочно…
Я с трудом смог её успокоить.
- Слова – это слова,- говорил я её,- они не могут отнять у тебя Бога, они не могут отнять у тебя твоей веры.
Я говорил ей это, и понимал, что всю свою жизнь, она говорила себе именно это. Чужое мнение, чужие слова ничего для неё не значили. Она просто была самою собой. Безо всяких противоречий.
- Не слушай никого, Бог есть,- говорил я. Мне было стыдно, казалось, что я в этот момент шёл против самого себя. Все десять лет я недолюбливал мою соседку за её убеждённость в своей правоте, все десять лет, я надеялся, что она хоть раз в жизни к кому-нибудь прислушается,- ты права, только ты знаешь правду.
- Как я их всех ненавижу,- плакала она.
А я старался успокоить её, и, не смотря на свой стыд, я знал, я поступаю правильно. Я спасаю её мир, я спасаю её.
Вечером ко мне пришёл Максим. Он пришёл ко мне, но первым делом открыл нараспашку дверь её комнаты и прокричал:
- Ты слышала! Бога нет! Ты убедилась?! Понимаешь теперь!
А она достала из-под подушки пистолет и выстрелила в него. Максим упал на пол, кажется, потеряв сознание. Его глаза были открыты, и я увидел в них его обычное непонимание:
«А я-то в чём не прав?»
Я же с ужасом смотрел то на его тело, то на тело моей соседки.
- Как ты не понимаешь,- спросил я у неё,- Бог есть, ты в него веришь, но этого же мало. Ты в него веришь, но совершенно не понимаешь его. Бог не проповедует ненависть. Бог не осуждает приезжих и гомосексуалистов, Бог не хочет войны. И Бог не хочет смертей. Даже если они направлены против тех, кто отрицает его существование. Как ты не понимаешь, не понимала всё это время, что веря в Бога, ты служила дьяволу? И вот посмотри, что ты сделала? Вернее, вы сделали это вместе. Он тоже виноват. Вы оба не правы.
- Ты защищаешь его? Ты защищаешь его?- спрашивала она у меня. Я подумал, что он бы спросил у меня то же самое про неё, если бы был в сознании. Я посмотрел на неё и на неё, на двух людей, в которых был влюблён, которые были дороги мне…
Максим дышал, он был жив, поэтому я вызвал скорую, а потом ушёл из квартиры, не собирая свои вещи. Ушёл и не собирался возвращаться. Я пошёл к своему приятелю, тому, который объяснил мне значение пословицы. Я выбрал его, потому что не чувствовал в нём ненависти. Он был дома, он налил мне вина, а после сказал:
- Нельзя отнимать у людей бога. Даже мы те, кто не верили в него, ощущаем потерю.
Я понял, что слова патриарха стали для него главным доказательством того, что бога нету. Теперь он знал это наверняка. Но я не стал злиться на него за это. Это был его выбор.
- Наверное, поэтому сейчас по всей стране происходят трагедии,- ответил я.